Неточные совпадения
Он
уехал из Москвы за границу для поправления здоровья и остался на жительство в Дрездене, где знается больше с англичанами и с проезжими
русскими.
— Кричит: продавайте лес,
уезжаю за границу! Какому черту я продам, когда никто ничего не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза
русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
—
Русские романсы; начала итальянскую музыку, да учитель
уехал. Я пою: «Una voce poco fa», [«В полуночной тишине» (ит.).] только трудно очень для меня. А вы поете?
— Нет, мой друг, я ни в каком заговоре не участвовал. А у тебя так даже глаза засверкали; я люблю твои восклицания, мой милый. Нет, я просто
уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это была тоска
русского дворянина — право, не умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
Лопухов был какой человек? в гимназии по — французски не выучивались, а по — немецки выучивались склонять der, die, das с небольшими ошибками; а поступивши в Академию, Лопухов скоро увидел, что на
русском языке далеко не
уедешь в науке: он взял французский словарь, да какие случились французские книжонки, а случились...
Это хорошо, потому что, помимо всяких колонизационных соображений, близость детей оказывает ссыльным нравственную поддержку и живее, чем что-либо другое, напоминает им родную
русскую деревню; к тому же заботы о детях спасают ссыльных женщин от праздности; это и худо, потому что непроизводительные возрасты, требуя от населения затрат и сами не давая ничего, осложняют экономические затруднения; они усиливают нужду, и в этом отношении колония поставлена даже в более неблагодарные условия, чем
русская деревня: сахалинские дети, ставши подростками или взрослыми,
уезжают на материк и, таким образом, затраты, понесенные колонией, не возвращаются.
Майзель с Перекрестовым
уехали вперед, чтобы приготовить приличную встречу набобу в горах; впрочем, представитель
русской прессы изменил Майзелю на третьей же станции: смущенный кулинарными приготовлениями Вершинина, он остался в Баламутском заводе.
Основателем пансиона был m-r Тюрбо, отец нынешней содержательницы. Он был вывезен из Франции, в качестве воспитателя, к сыну одного
русского вельможи, и когда воспитание кончилось, то ему назначили хорошую пенсию. М-r Тюрбо уже намеревался
уехать обратно в родной Карпантрa, как отец его воспитанника сделал ему неожиданное предложение.
На другой день, не успел я еще встать, в номер вошли два приятеля-душановца и испуганным голосом советовали мне
уехать, намекая, что Милану выгодно обвинить в участии в покушении кого-нибудь из
русских.
В.М. Дорошевич знал, что я работаю в «
Русском слове» только по его просьбе.
Уезжая за границу, он всегда просил меня писать и работать больше, хотя и при нем я работал немало.
Раз в месяц, ко дню выхода книжки, В.М. Лавров
уезжал в Москву, где обычно бывали обеды «
Русской мысли», продолжение тех дружеских обедов, которые он задавал сотрудникам в московский период своей жизни у себя на квартире. Впоследствии эти обеды перенеслись в «Эрмитаж» и были более официальны и замкнуты.
На Кавказе он был мирной, но постоянно
уезжал потихоньку к немирным горцам и оттуда вместе с ними делал набеги на
русских.
— А именно вот на какую: все полагают, что на Руси жизнь скучна своим однообразием, и ездят отсюда за границу развлекаться, тогда как я утверждаю и буду иметь честь вам доказать, что жизнь нигде так не преизобилует самыми внезапнейшими разнообразиями, как в России. По крайней мере я
уезжаю отсюда за границу именно для успокоения от калейдоскопической пестроты
русской жизни и думаю, что я не единственный экземпляр в своем роде.
Славный Моро [Моро Жан Виктор (1761–1813) — французский полководец, сражался под началом Наполеона; после конфликта с ним
уехал в 1805 г. в Америку; восемь лет спустя вернулся в Европу и в мундире
русского генерала воевал против наполеоновской армии.], поспешая с берегов Миссисипи на помощь Европе, восставшей против своего победителя, не мог проехать мимо уженья трески, не посвятив ему нескольких часов, драгоценных для ожидавшего его вооруженного мира, — так страстно любил он эту охоту!
Обиженная недостатком внимания от молодой петербургской знати, княгиня
уехала в Ниццу и живет здесь четвертый год, браня зауряд все
русское и все заграничное.
После этого губернатор напрасно тщился попасть в тон к графу. Но граф счел себя положительно обиженным и
уехал, не видавшись ни с кем из ухаживавших за ним сановников. Он их считал достойными большего наказания, чем самоё княгиню, которая ему стала даже серьезно нравиться, как Гаральду презиравшая его
русская дева.
Музыка и деревня поглотили почти совершенно их первые два года супружеской жизни; потом князь сделался мировым посредником, хлопотал искреннейшим образом о народе; в конце концов, однако, музыка, народ и деревня принаскучили ему, и он
уехал с женой за границу, где прямо направился в Лондон, сошелся, говорят, там очень близко с
русскими эмигрантами; но потом вдруг почему-то
уехал из Лондона, вернулся в Россию и поселился в Москве.
— Ну, если, граф, вы непременно этого хотите, то, конечно, я должен… я не могу отказать вам.
Уезжайте же скорее отсюда, господин Данвиль; советую вам быть вперед осторожнее: император никогда не любил шутить военной дисциплиною, а теперь сделался еще строже. Говорят, он беспрестанно сердится; эти проклятые
русские выводят его из терпения. Варвары! и не думают о мире! Как будто бы война должна продолжаться вечно. Прощайте, господа!
Лаевский тоже посмотрел в отметки и похвалил. Закон божий,
русский язык, поведение, пятерки и четверки запрыгали в его глазах, и все это вместе с привязавшейся к нему пятницей, с зачесанными височками Никодима Александрыча и с красными щеками Кати представилось ему такой необъятной, непобедимой скукой, что он едва не вскрикнул с отчаяния и спросил себя: «Неужели, неужели я не
уеду?»
Паскевич
уехал, а мы в это время в своей канцелярии все возились с эмеритурою и вообще уравнением
русских чиновников в выгодах службы с чиновниками из поляков, которые имели многие преимущества.
И родители мисс Клэр испугались, что она может
уехать в Россию… И Ашанин что-то часто говорил, что он скоро будет мичманом, и уж собирался сделать предложение, как, вовремя предупрежденный, хороший знакомый этой семьи,
русский консул в свою очередь предупредил капитана, как бы молодой человек не свершил серьезной глупости.
Устроив душу жены, в тот же день Доронин
уехал к Макарью, там выгодно продал товары, разменял басурманские деньги на
русские и воротился в Вольск с крупным наличным капиталом.
Ростовы
уезжают из покидаемой войсками Москвы. В гостиной сидит их зять, полковник Берг, прямой предок нынешних истинно-русских инородцев. Он восхищается «истинно-древним мужеством российских войск» и почтительнейше просит старого графа уступить ему одну подводу, чтоб увезти купленную по случаю очень прекрасную шифоньерку с аглицким секретом. На дворе нагружаются добром подводы, и отовсюду на них с завистью глядят покидаемые в городе раненые. Тут же стоит Наташа с братом Петей.
Привлекательной стороной Вены была и ее дешевизна, особенно при тогдашнем, очень хорошем
русском денежном курсе. Очень легко было устроиться и недорого и удобно. Моим чичероне стал корреспондент"Голоса", впоследствии сделавшийся одним из главных сотрудников"Нового времени", тогда юный московский немчик. Он сильно перебивался и вскоре
уехал в Петербург, где из"Голоса"перешел в"Петербургские ведомости", уже позднее, когда я вернулся в Петербург в январе 1871 года и продолжал писать у В.Ф.Корша.
Корш был человек с большой семьей, женатый во второй раз на
русской француженке Денизе Андреевне, добродушной и оригинальной, но весьма некрасивой женщине, с которой у меня очень скоро установился простой и веселый тон. Она приглашала меня запросто обедать и была всегда оживлена, особенно в отсутствие Корша, который куда-то
уезжал за то время, когда я был сотрудником, уж не помню — в Москву или за границу.
Он
уехал за границу, стал печатать английские статьи. Но участвовал ли в каких
русских газетах, я не знаю.
Писемский перешел в Москву к Каткову в"
Русский вестник"и вскоре
уехал из Петербурга. В качестве литературного критика он отрекомендовал мне москвича, своего приятеля Е.Н.Эдельсона, считавшегося знатоком художественной литературы. Он перевел"Лаокоона"Лессинга и долго писал в московских журналах и газетах о беллетристике и театре.
Отец мой был поляк и католик. По семейным преданиям, его отец, Игнатий Михайлович, был очень богатый человек, участвовал в польском восстании 1830–1831 годов, имение его было конфисковано, и он вскоре умер в бедности. Отца моего взял к себе на воспитание его дядя, Викентий Михайлович, тульский помещик, штабс-капитан
русской службы в отставке, православный. В университете отец сильно нуждался; когда кончил врачом, пришлось думать о куске хлеба и
уехать из Москвы. Однажды он мне сказал...
Уезжая, он жену, разумеется, взял с собою, но Офенберга не взял. Этот бедняк оставался у нас до поправки здоровья, пострадавшего в
русской войне; но на Пекторалиса не жаловался, а только говорил, что никак не может догадаться, за что воевал.
Ужинали в «Лондоне», а после ужина перс
уехал. Провожая его, Степан Иваныч три раза поцеловался с ним, по
русскому обычаю, и даже прослезился. А когда поезд тронулся, он крикнул...
Женя и Ираида между собой говорили по-французски, а с отцом и гостем по-русски. Перебивая друг друга и мешая
русскую речь с французской, они стали быстро рассказывать, как именно в эту пору, в августе, они в прежние годы
уезжали в институт и как это было весело. Теперь же ехать некуда и приходится жить и усадьбе безвыездно всё лето и зиму. Какая скука!
Ей не было и двух лет, когда ее мать,
русская красавица из хорошей фамилии, увлекшаяся французом-танцором, отцом Маргариты, и вышедшая за него замуж без дозволения родителей,
уехала от него с другим избранником сердца, оставив дочь на руках отца.
По взятии Дерпта
русскими брат ваш
уехал в Польшу к королю шведскому; воспитанница моя снова расцвела душою и телом, как роза centifolia, тем живее, что вспрыснута была росою надежды, которая, втайне вам сказать, присылалась ей нередко в записочках по почте… извините сравнение… гм! виноват… да, да, о чем бишь я говорил?
Даже в черной душе подлого руководителя, пожалуй, более несчастной, нежели испорченной девушки, проснулось то чувство, которое таится в душе каждого
русского, от негодяя до подвижника, чувство любви к отечеству — он снова вступил в ряды
русской армии и
уехал из Петербурга, не забыв, впрочем, дать своей ученице и сообщнице надлежащие наставления и создав план дальнейших действий.
Не скажешь этого, и я
уезжаю отсюда с растерзанным сердцем, покорный воле матери, на родину, где меня ожидает смерть или на поле битвы, или в петле
русской.
— А я боюсь вот чего, — продолжала на ту же тему Генриетта де Баррас, — чтобы моя милая Лили не испугалась бы настолько этих рогов, выросших у ее барона, что от испуга не
уехала бы еще дальше от нас, в
русские степи, кстати и кавалер ее знает туда дорогу.
Вскоре узнали, что Константин Николаевич Рачинский
уезжает с молодой женой в чужие края, с поручениями самой императрицы к
русским посольствам при разных иноземных дворах. Этим объяснялось временное пристанище «молодых» в доме «особы».
— Больше насчет благородных чувств прохаживалась, говорила мне, что я, как порядочный человек, должен способствовать устройству ее судьбы… Да разве это тебя возмущает? И всякая другая на ее месте, француженка ли,
русская ли, стремилась бы к тому же самому. Ты на что же теперь идешь? Добром она отсюда не
уедет. Тут нужно отступное…
Наконец государь
уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя в Москву утрояет силы
русского войска.
Они
уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и отданной на жертву огню (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они
уезжали каждый для себя, а вместе с тем, только вследствие того, что они
уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшею славой
русского народа.
— Est ce que les dames françaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [ — Кстати, скажите пожалуста, правда ли, что все женщины
уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись? — Разве французские дамы не
уехали бы из Парижа, если бы
русские вошли в него?] — сказал Пьер.
— Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого
русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете
уехать…
— Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем
уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, — сказала m-lle Bourienne. — Потому что, согласитесь, chère Marie попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге — было бы ужасно. M-lle Bourienne достала из ридикюля объявление (не на
русской обыкновенной бумаге) французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала его княжне.
Уезжали, и первые
уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы, и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда
русские мужчины и в особенности дамы.